Я прилетела домой. Впервые за два года.
Если не считать той поездки домой, сразу после свадьбы. Но та поездка была неприятной, елейно улыбающейся со всех сторон неестественными друзьями и родственниками: «настоящий немец», «какой красавчик», «как тебе повезло», «а ты не беременная?», «давай продавать в Германию башкирский мед!», «а может быть совместный проект и этот, как его? СП?». Я показывала всем Акселя, как охотник демонстрирует трофей – немного нескромности, обманчивой жизнерадостности и да, я это сделала! Аксель, глядя на общее великодушие и принятый в российской глубинке пиетет к людям из-за границы, улыбался, напротив, слишком искренне, одновременно недоумевая от всеобщей любви и не переставал восхищаться «какие вокруг замечательные люди!» В первый же вечер он завел себе с десяток закадычных друзей – всем и сразу обещал дружбу, приглашал в Берлин и непременно остановиться у нас, говорил, что не понимает, как он раньше жил без меня и всех этих душевных людей. Мне быстро надоел этот балаган.
Когда нам вручили билеты на белый теплоход Уфа-Москва «подарок. Свадебное путешествие», я подумала «пускай. Скорее бы уехать. Какая то чушь вокруг. Все не настоящее. Я не так хотела!» Как я хотела, я тоже не знала. Может быть, хотя бы немного любить мужа?
Мы стояли на палубе. Бабушка, в шляпе с прозрачными полями и букетиком из кружевных цветов по ободку ленты, махала платком. Я начала реветь так, словно все уходят на фронт, оставляя меня болтаться в неведении на белом пароходе и перестала выть, только тогда, когда город скрылся за поворотом, оставляя монументу Салавату Юлаева на горе, недоуменно махать своей нагайкой, пришпоривая лошадь «никто не догонит. Никто не остановит. Никто не может спасти от очередного и окончательного отчаливания в счастливую, одинокую жизнь. Мою жалкую жизнь, нелепую во всем своем великолепии, как широкополая шляпа бабушки в море безликих макушек на уфимском городском причале.
В этот раз я прилетела одна. Зима. Я сказала, что больше не могу и улетела, пообещав вернуться скоро. Аксель не возражал, потому что знал, что не сможет. Мы оба это понимали. Это был тот самый период, какая-то грань по которой мы ходили, не проговаривая вслух правила и считались счастливыми молодоженами.
В аэропорту меня встретил брат. По преступному сговору, решили не говорить родителям. «Ты их убьешь такой неожиданностью. Решат еще, что ты насовсем» – предупредил брат и я не заметила улыбку.
«Я хочу их обрадовать. Ты же знаешь, как я люблю сюрпризы!»
«Знаю. Все знают. Поэтому и говорю» – продолжал ворчать брат, хотя мы обо всем договорились по телефону, задолго до вылета из Берлина.
Я стучала в родную дверь и там, за двойной дверью, обычной, а потом металлической, названной по требованию времени и моды «бронированной», слышала, как мама и папа смотрят телевизор. Потом папа говорит маме, что кто-то вроде бы стучит. А мама отвечала, что в это время стучать никто не может, ему показалось.
«Мне не показалось, – отзывался папа, – но в это время приличные люди не ходят. Опять кого-то с рынка в подъезд занесло?»
«Вот и правильно, шляются всякие. Наверное, кто-то забыл запереть дверь в подъезд. не вздумай открывать» – подытожила мама.
Я стучала все громче и смеялась, уже не пытаясь сохранить интригу:
«Мама, папа, ну что вы там? Открывайте! Это же я!»
Папа подошел к двери и сказал, своим специальным официальным тоном, что шутка дурацкая, у них давно все дома и он вызовет милицию, если я буду продолжать хулиганить.
Меня не хотели впускать через бронированную от ненужных в их жизни спецэффектов дверь.
Пришлось подключиться брату. «Папа, открой, это и правда дочь твоя прилетела. Сюрприз делает!»
Родители за дверью шептались и ходили на цыпочках, голос брата отменил вызов полиции, но никак не складывался пазл – их дочь в надежной Германии за три тысячи километров отсюда. Не надо ей здесь быть! Зачем? Как? Стоит открыть дверь и может быть их радость и спокойствие за дочь превратится в очередной кошмар? Может быть опять отменили и теперь уже не свадьбу, а успешное замужество?
Меня обнимали радостно-сдержанно. Мама заглядывала в глаза и пыталась первой понять истинную причину моего экстренного приезда. В сюрприз никто не поверил.
-Так как же так? Почему ты приехала? Что случилось? Почему одна, без Акселя?
-Мама, ну почему я не могу приехать одна в родной дом. Вы серьезно? Мне что, теперь надо специально разрешение спрашивать?
На этот вопрос мне никто не ответил, но я была слишком счастлива оказаться дома и решила не обижаться. Что поделаешь, им уже немало от меня досталось, не верят чистым порывам. А сама-то я верю?
На следующий день меня уже было не застать дома. Родители успели за завтраком рассказать все новости. Испуганный взгляд и постоянные вопросы «как отпустил Аксель?» «А почему ты не звонишь Акселю, что долетела?» Мне стало скучно, словно Аксель приставил ко мне своих призраков и теперь они догнали меня и за тысячи километров.
Друзья и опять друзья. Квартиры, кафе. Кто-то сказал: «А ты знаешь, что Валдас тоже в Уфе?»
Я сделала вид, что обрадовалась и особенно постаралась, чтобы это выглядело совсем чуть-чуть, чтобы так, словно услышала про какого то дальнего знакомого. Сказала: «Правда! Здорово! Надо же, как совпало. Ну, может быть еще пересечемся.»
Я уже точно знала, что пересечемся. Завтра. Нет. Сегодня! Валдас, как же здорово, что тебя снова занесло в Уфу. и меня занесло.
Мы сидели в гостях, частном доме подруги. Растопили баню. Пили чай, запивали клюквенной настойкой или наоборот, запивали чаем и клюквенной настойкой острые эмоции – все средства хороши от бешенного сердца, от ощущения жизни, которая бьет через край. Мама подруги подливала что-то в стакан, накладывала горячие котлеты, втыкала в руку соленые огурцы «свои, этого года» и задавала тягучие вопросы про какую-то Германию, про какую-то там жизнь, немецкого мужа и косилась на Валдаса, который сидел положив рука на руку и просто смотрел на меня, кивая и криво ухмыляясь.
«Дааавай, даваай, расскажи как ты там живешь? Мне тоже очень интеррресно.» – говорил он со своим акцентом. Я знала, что ему неинтересно до бешенства. Он злился. И знала, что когда он злится будет долгий и совершенно непредсказуемый вечер, который может закончится где угодно – от хижины лесника в заснеженном буреломе до номера люкс центральной гостиницы. Может быть в нас будут стрелять или мы будем уходить от милицейской погони, как в прошлый раз, когда он учил меня водить. Черт его знает, Валдас, я рада тебя видеть.
Валдас встал и сказал, что пойдет в баню. Ушел в хрустящий снег.
-Почему он так на тебя смотрел? – не поняла мама подруги.
-Потому что он от нее тащится! – что не понятно, мама? -сказала подруга. У них так всегда.
-А как же муж? – снова спросила женщина, завязывая на плечах шаль, сидя у бубнившего от жара самовара.
-А при чем здесь муж? – спросила я.
Валдас появился в моей жизни тогда, когда я думала, что любовь – дрянное топкое зло и я как раз собиралась тонуть. Именно тогда я поняла, что Женька – спецназ* никогда не ответит взаимностью просто потому, что я для него не существую. Просто как тот стол или стул, который двигают и присаживаются, если нужно и никогда не задумываются «это стул – на нем сидят! Это стол – за ним едят!» Я была просто стул и стол – оба говорящие, но от того не более любопытные. Не знаю, до сих пор не знаю, было ли у Женьки что-то, что могло вывести его из равновесия беспристрастного созерцания мира сквозь пушистые ресницы. Наверное, нет. Не при мне. Я не знала, что делать, чтобы меня хотя бы отличали от другой мебели. Все попытки когда-то потерпели полный крах, голубые глаза не выложили мое имя даже льдинками, а я решила, что вот и она – несчастная моя любовь. Собиралась долго страдать. У меня хорошо получалось целых два дня. Ужасных дня – для тех, кто понимает, о чем я.
Тогда меня насильно увезли на дачу гулять. Пристыдили, что рушу компанию, ломаю какой-то там коллектив. Меня, успевшую вступить в комсомол, тогда и до сих пор можно уговорить на что угодно такими лозунгами. Я поехала, пообещав испортить всем настроение: «сами обратно отвезете. Предупреждаю!»
Валдас приехал в наш город делать большой бизнес из воздуха, точнее из водопроводной воды. У него получилось. Он продавал народу воду из-под крана «очищенную особыми родниками, фильтрами», с добавкой обычной газировки, вода разлеталась на право и налево. «Вы просто не хотите зарабатывать» – говорил он менее ловким бизнесменам, моим друзьям. «Деньги лежат на дороге, а вам лень нагнуться». Я подумала, глядя на этого хвастающего своим умением облапошить в промышленных масштабах человека и думала «вот, мудак!»
Мудак оказался женат, с тремя детьми на яркой фотографии в обложке паспорта.
Вы знали, что лучшее средство от любовных рефлексий – компания мудака? Нет?
Беспринципность и нарушение всех столпов человеческих отношений – наш девиз отныне. Нет, мне не жалко чужих женщин и детей, когда тошно самой. К тому же, никто ни на кого не претендует – сами живите со своим мудаком!
Тошно перестало быть сразу. Валдас оказался слишком крут и обаятелен, чтобы хоть раз вспомнить о Женьке.
-Я уезжаю, -сказал он через несколько недель нашего блокбастера. Я взял все от этого города. К тому же, я соскучился по жене и детям. Прикинь, я проснулся от того, что кричу твое имя, а это уже полная хрень. Согласна? Этого нам еще не хватало…
Я сказала, что согласна. Спасибо, что вовремя встретился и, давай, вали в свою маленькую ухоженную страну. Я тоже скоро уеду. В Германию. Я уже все решила. Вот, только закончу универ…
После бани, протрезвевшие и снова пьяные, все поехали тусить в новое модное место, которое, как обычно совмещало в себе сразу три любимые русские забавы – поесть, попить и потанцевать в одном помещении под громкую музыку ресторанного оркестра.
Кто-то заказал Мумий-Троля, самый хит сезона «Проснулась ночью девочка». Оркестр ударил по гитарной струне и солист перешел с танцующей походки вечно пьяного ковбоя, на узнаваемые рваные движения, а потом и запел очень похоже на оригинал. Валдас сказал, что теперь он понял, что надо делать и пошел к музыкантам.
Песню «ее мальчик далеко» в тот вечер он заказывал постоянно и всем надоел, кроме меня. Мне казалось, что в песне есть особый нерв, а почувствовать его смог немного Лагутенко, однозначно Валдас и почти уловила я. Пускай поет.
Потом мы сидели в пустом зале и били об пол бокалы. Иногда Валдас останавливал официанта: «сколько уже?»
Официант говорил «много», закатывал глаза и показывал рукой на горло.
Валдас рычал в ответ «заплачу. Неси!». Официант уходил и возвращался с новым подносом бокалов.
Просто били бокалы и смотрели в глаза под «ее мальчик далеко, в чужих морях…». Мне показалось, что ради этого вечера я и прилетала. «Неси еще!»
Мы даже не поцеловались на прощанье. Разъехались по домам на разных такси.
*об этих и других событиях подробно в первой книге