Ночной подъем. Солидарная бодрость сначала на темной трассе в холодной и потом слишком жаркой машине, под резкие вспышки фар и забытой нерадивыми менеджерами отелей иллюминацией, меняющей цвет фасадов быстро и без ритма, как кислотный бред дешёвых дискотек.
Потом, в очередях недолгих, но утомительных одним своим существованием в это время суток, с этими полусонными, заплывшими полноценным all inklusive мужчинами в пижамных спортивных костюмах, и новеньких кроссовках Jordan, должных соответствовать оригиналу, кривой запятой.
Эти женщины – разные во всем, начиная с цвета полнокровных блузок, яростного жизнелюбия волос одних и, соперничающего лишь с обаянием ночного мотылька облику других. Их уснувшие дети, по инерции, задаваемой взрослыми, продолжают шагать и тащить свои рюкзачки.
Черное жерло, поглощающее сумки, карманы, брезгливость к чужим прикосновениям и взглядам. А в детском пенале убогие, беззубые даже с бумагой ножницы, останавливают поступательное движение человеческой гусеницы.
И снова нельзя расслабиться, заснуть на жестких холодных креслах и пропустить приглашение: добро пожаловать в небо…
Я забылась в позе неопытного фламинго, не донёсшего уснувшую голову под крыло – оставил болтаться на рокочущем ветру стартующих турбин.
Она прибрала, обняла, сложила пазл из рук-коленей, гладила, перебирала жёсткие от моря пряди. Эти взрослые дети, презирающие царство ласкательных суффиксов, мучительные для себя и всех попавших в водоворот подростковых гормонов – по каким нестабильным каналам связи поступает ваша нежность ? В какой час уставшие фламинго розовеют от подступающего к сердцу рассвета?
зыбкий сон, не умеющий надолго дарить розовое забытьё скрюченному в сотнях км над землей телу, побродил и разместился в левой ноге, где и разошёлся тысячей тупых игл.