я проходила реабилитацию после лучевой терапии. В принципе, я уже была готова не жить дальше. Когда узнала, еще до конца не веря в диагноз, отчетливо поняла: «вот и всё». Я еще пыталась делать вид, что говорю с врачами, спрашивать и отвечать на какие-то вопросы, кивать головой, соглашаться с их натренированным сочувствием. Я слушала, не плакала и не переспрашивала – я уже давно знала, была заранее готова, также, как отчего то было уверена, что все будет долго мучительно и напрасно. Наверное, многие так думают. Говорят, что кто-то не верит до самого конца, на что-то надеется. Я думаю, что все притворяются. Им так проще и еще проще их близким. Именно тогда впервые начинают верить в Бога, умолять его на помощь здесь или благосклонность там.
Я никогда не была ни сильной, ни слабой. Обычной. Обычной и еще слишком затасканной этой жизнью, чтобы во что-то верить или не верить. Неоригинально, но я решила жить. Да, именно после того, как узнала диагноз. Удивительные вещи всплывают в памяти, когда вдруг остаешься один на один со своей жизнью, которая уже не просто понятие Жизнь, а вдруг нечто осязаемое, со вкусом, цветом и запахом, как блюдо, которое ешь большими ложками, не можешь остановиться и оно, с каждой ложкой обретает еще более изысканный, сверх эксклюзивный, как любой limited edition, вкус и тает-тает на тарелке.
Я вспомнила, как говорила с подругой, которая, Бог ее знает по каким своим причинам, работала волонтером в клинике паллиативной медицины. Я не любила говорить с ней на эту тему, а она не особенно лезла с рассказами. Однажды я спросила ее: зачем ты это делаешь? Как ты можешь общаться с этими людьми уже наполовину там? Как можешь ты так близко смотреть на Смерть. Неужели тебе не страшно? Она ответила тогда, посмотрев мне в глаза как-то необычно долго и серьезно, „потому что именно там про Жизнь“.
А я, тогда, не то, чтобы не поняла. Я услышала. Но, предпочла не думать дальше. Когда живые говорят о смерти, это, все равно, боль, хотя, лишь, царапающая бронь личной непричастности. Я не люблю и не понимаю, зачем нужны дополнительные эмоциональные интервенции, когда и так столько проблем вокруг? Я не из тех, кто задумывался о смерти, да и времени у меня на это не было.
Теперь фраза „потому что именно ТАМ про Жизнь“, то есть, именно там, за какой-то чертой и начинается настоящая жизнь зацепила и не дала отойти обратно, в уютный зрительный зал про другое кино.
Что было хорошего в моей жизни? Несомненно, что-то было. Нет, я сейчас не о дочери от когда-то безумно любимого мужчины и даже не о том самом мужчине, который любил меня за то, что я есть.
Я есть! Это Его слова. Его слова слишком поздно дошли до меня. Я есть. Я есть и этим все сказано. Я есть у него, всегда, когда он захочет. Я есть, если он позвонит или пожелает приехать. Я есть и не только есть – я так бесхитростна рада тому, что где-то, просто где-то на этой Земле, есть он. Любой знак внимания с его стороны возвышал, окрылял, превращал усталость и безразличие зеркал в красоту и легкость. Сколько это продолжалось? Десять лет? Десять лет моей жизни и дочь Александра ,потому что он – Саша. В его жизни помимо меня были жена, дети и любимая работа, а у меня был он и больше ничего – большая жирная точка размером с бесконечную одинокую ночь. Мы были бы у друг друга и дальше – именно в таком необременительном для него многоугольнике -жена-дети-работа-друзья-я. Мне было настолько страшно представить, что в его ежедневной геометрии, именно я окажусь когда-то лишней, что я предпочла молчать. Я не претендовала, радовалась его «есть» в моей жизни и молчала. Все десять лет. Кто-то знает и прожил похожую жизнь – жизнь женщины, ожидающей чужого мужчину. Все вечера были заведомо для него, – не важно обещал он заехать или нет.
Еще, моя жизнь –пьяные подруги на кухне, советы как заполучить, выгнать, забыть, забыться. Подруги? А кто такие, эти подруги? Да ты их знаешь, они у всех одинаковые – эти разведёнки с прущими из всех щелей советами из их багажа собственной не перевариваемой без водки горечи, и те, что уютно устроились в своих замужествах и как бы не ругали своих мужей, вцепились в них крепко, с суеверным рвением отгоняя от них тени соперниц? Кто такие эти неудачницы, не нашедшие себя, боящиеся своих снов и грядущей старости, пьющие на моей кухне, потому что здесь они кажутся себе счастливее, на моем фоне у них все настолько прекрасно, что они осмеливаются советовать мне как жить? Те, что казались или действительно были счастливы советуют мало. Да и правильно. Нельзя распылять эликсир своего благополучия направо и налево. Счастье, как сытый мужик на диване – не хочет вскочить и бежать всех спасать: ему хорошо там, где его берегут.
Естественно, таких подруг я ждала больше – они для души, с ними мир кажется совершеннее, что ли? Но и этих и тех, других, я выставляла всех за дверь, если приходил он. Он приходил, когда хотел – без звонка и в любое время суток. Как мы с ним проводили время? Знаешь, а любви и близости какой-то там страстной почти и не было. Что было? Я бегала в ночной ларек за водкой, я слушала его боль про работу-семью-друзей, делала массаж, гладила по голове – любила его.
Мне было хорошо, нет, я была счастлива, что в данный момент он у меня точно ЕСТЬ! А потом он умер. Сказали, что отказало сердце. В сложной геометрической фигуре его отношений с жизнью, именно он оказался самым слабым звеном. Почему не отказало мое сердце я тогда не смогла понять, хотя была бы очень благодарна своему сердцу если бы оно немного пожалело меня и тоже отказало стучать в образовавшейся пустоте. Тогда значения не имела даже Александра. Я умерла уже тогда. И больше не боюсь. Смерть, наверное, уже с тех пор со мной.
Что я делала еще 20 лет после него? Работала, растила дочь. Чему радовалась. Да, мало ли? Путешествия. Вот кто не радуется в Италии? Ты же много раз была в Италии, скажи, разве там можно не радоваться? Вот и я каждый раз чем-то заряжалась, думала, что живу и даже неплохо. А Франция? Голландия? Моя-твоя любимая Германия? Я много путешествовала, потому что там я ненадолго переставала быть собой и становилась той, которой могла бы быть, если бы звезды сложились иначе. Кто знает, как и почему мы рождаемся и живем, и проходим наш путь? Сидя с бокалом на стене Древнего Города – не важно какого и в какой стране, я представляла себя местной женщиной. Обычной, отдыхающей после работы – привычные глазу закаты над морем, розовая тень над просыпающемся от жары городом. Я думала: родись я здесь, была бы я другой? была бы я счастлива чьим-то другим счастьем? может быть родиться дочерью местного кондитера, всю жизнь ходить по этим старинным улицам, мимо струящихся зелеными тенями виноградников, обеспечивает заранее забронированную кем-то на небесах счастливую тихую жизнь без волнений и тревог? Может быть в этой жизни не бывает пьяных подруг на кухне, существующего где-то в параллельном пространстве Саши, работ на трех ставках, дочери без фамилии отца, больной стареющей матери – такой же беспомощной и эгоистичной, какой и я собиралась стать в свое время.
Очередной сеанс лучевой терапии и опять, трясусь в маршрутке, после подземного мира метро и еще одна пересадка, но там недолго – обычно ходила пешком, но теперь нет сил. Я еду, пересаживаюсь, снова еду, стою на остановках и жду. Мое время идет, а я жду маршрутку. Такая мелочь – какие-то пять минут моего уходящего никому не нужного времени. Потом, долгожданное: моя комната – моя кровать – моя крепость.
Они, те, которым всегда было что-то надо, они звонили и писали сообщения, потому что всем всегда что-то надо: достать, посоветовать, посмотреть, познакомить, проконсультироваться «по важному вопросу» … Куда они все подевались? Они боятся. С того самого дня, как узнали стали бояться и бояться сильно, их страх прикоснуться к чужому горю, чужой отгорающей жизни оказался моим спасением. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы меня оставили в покое. В моей новой реалии, в которой «именно там про жизнь» стали быстрее сбываться желания.
Дочь уехала в другой город. У нее новый друг и с детства устойчивая непереносимость к игре в дочки-матери. Да, я сама виновата. Я никогда не была матерью. Я отправляла ее от себя подальше – куда получится – в деревню к дальней родне, к подругам на выходные. Я же, помнишь, была женщиной, ждущей шагов ее отца. Потом я была женщиной, которой нужно заработать много денег, чтобы хватило на путешествия, чтобы забыть ее отца, а потом оказалось, что дочь выросла и у нее очередной новый друг, а теперь еще и другой город. Так и простились, не поздоровавшись, не познакомившись, по- настоящему, друг с другом. Она что-то говорила, про скоро и буду навещать-звонить, но так быстро и так, чтобы случайно не заразиться больной совестью, чтобы скорее убежать по своим неотложно-молодым делам.
Дела, которые можно успеть сделать только в молодости, сколько их? Всё надо успеть, пока где-то что-то горит, какой-то пламень, что-то свербит, где-то живет вера в себя, а слово любовь не кажется ржавой монетой копеечного номинала, полученную сдачей от купюры больших надежд за водку в ночном ларьке. Пускай бежит. Мне проще, когда я не вижу этих бессильных что-то исправить и уже живущих следующую жизнь глаз.
Итак, практически впервые за очень долгое время я осталась действительно одна. Смотри, пока я лежала – каждый день лежала после лучевой терапии, и меня вдруг все оставили в покое, у меня появился вагон, нет, что там вагон – целое море времени. Открою тебе небольшое секрет, может быть ты знаешь, а может быть и нет и, вдруг, тебе понадобится – когда лежишь и смотришь в потолок, время перестает скакать с той скоростью, с какой оно обычно несется, чтобы соответствовать нашему сверхграфику. После того, как я научилась останавливать время, при условии наличия потолка и кровати, я начала думать о себе. Именно о себе, понимаешь? Не о дочери, ни о матери, ни о работе, ремонте и бог еще знает, о чем. Я думала, что жизнь, вот так вот бездарно пройдена и что можно было, наверное, нужно было что-то сделать по-другому. А потом я стала думать, что прошлое не изменить, но то время, что мне осталось изменить еще можно. Чего бы мне хотелось успеть за это время? Знаешь, эта вечная тема из всех фильмов, которые я не любила смотреть. Не хочу тебе рассказывать заезженные мотивы мелодрам и выпрашивать слезу. Не в этом дело. А в чем? Да в любви дело, понимаешь, в любви! Подожди, сейчас поймешь.
Стала я задавать себе вопросы, честные такие вопросы, как никогда – а чего мне сейчас хочется? Нет, не то, чтобы клубнику свежую или помидоры соленые, а глобально. Вот чтобы я сейчас по-настоящему хотела испытать. Сколько мне осталось? Вот, чтобы за это время, можно было успеть. И стала я перебирать все то, что любила. А этого оказалось совсем немного. Говорю себе: хочу поехать во Францию! Навещу там подругу, пройдусь по любимым улицам, заеду на винодельни, может быть куплю себе невероятные духи. И что? Нет, не хочется… Все это уже было. Не надо повторять. Не сейчас. А что еще? Италия? Любимая неунывающая, звонкая и пронзительная, хрустящая и пропитанная запахом свежего поджаренного теста? Италия, это тебя я буду вспоминать в свои последние минуты в этом мире? И опять понимаю, что нет, опять не то! Не то! А что же тогда? что нужно тебе женщина, лежащая без сил и не знающая чего хотеть и как прожить недолгое, уже стучащее, свистящее, отъезжающим с перрона последним поездом время. А нужны ли мне тогда эти дни, если я сама не знаю, чем дорожу и чего хотелось бы испытать. Говорят, что человеку, который потерял ко всему интерес уже и нечего делать в этой жизни. И тут, меня осенило – я хочу любить! Я безумно хочу любить и быть любимой! хотя бы недолго, но сильно, по-настоящему, так, как любят, когда понимают, что нет прошлого и не будет будущего. Я поняла, что за всю жизнь меня никто не любил. Я не была Любимой Женщиной. Я даже не знаю, как это – настоящая любовь мужчины. Разве можно прожить целую жизнь и так и не узнать, каково это – быть желанной. Не просто быть, а быть для кого-то ВСЕМ? Я стала плакать. Я впервые за последние 20 лет плакала по-настоящему – навзрыд, не пытаясь уткнуться в подушку, не делая попыток вытереть слезы, да и не получилось бы остановить жалость – еще одно аморфное состояние воды. Наплакавшись, я почувствовала, что умылась, полностью вышли в слезах отчаяние и сомнения. Я буду любить и кто-то будет любить меня! До боли, до изнеможения, до Смерти.
Потом? Потом я больше не чувствовала усталости. Я начала прорабатывать шаг за шагом, отбрасывать ненужное и оставлять только самые жизнеспособные, самые дерзкие идеи. В голове, как в калейдоскопе, закружились лица мужчин, мимолетные события, встречи, имена. Через час я уже знала, кто будет моей единственной и последней любовью. Я вздохнула так, как выдохнул бы человек только что разминировавший бомбу с часовым механизмом, но в моем случае, часы только начали своей отсчет.
Продолжение следует