Предыдущая глава (1 Уходя уходи)
Мы вышли друг к другу из темных лесов, джунглей, когда уже не рассчитывали на связь с союзниками. Потеть, вздыхать, переживать, сострадать – чуждые человеческие слабости. У меня пропали краски в голосе, а у Аудроне отсутствует энзим ответственный за сопричастность. Мы две половины одной непотеющей свиньи. Свобода и полное отсутсвие моральных и нравственных границ. Хотя, о чем это я? Мораль и нравственность понятия эфемерные и у каждого свои, индивидуальные, как походка. А походка у Аудроне такая, что не оставляет сомнений даже глубоко притаившимся в засаде условностей немцам. Аудроне вертит своей нравственностью в такт шагам.
У Аудроне есть мужчина – Андреас. Они вместе живут и она называет его “мой муууж”, хотя они вряд ли когда-то распишутся. Ей проще. Она и он справились с ситуацией по-своему. У него есть надежный диван и пиво. Он просто ждет её. Она любит его за это. Аудроне говорит ” у нас очеееень боллъшая любовь”. Я вижу его глаза ожидающего приговора. Но кто сказал, что любовь не может быть такой?
Алекс увидел Аудру и тоже пропал. Понял, что потерял меня не так и не там, где боялся. Он не может запретить мне дружбу. Он и не пытается. По вечерам он бы слушал про неё “с гостящей в теле душой”, летающую по ночам, но он не знает ни русского, ни Макаревича. Хотя, смысл одинаковый на всех языках для тех, кто ждет у окна. Мужчины не умеющие летать, она однажды не вернется.
Теперь, практически каждый вечер я не спешу домой. Зачем? Перешагивать через завалы из платков и скорби? Иногда я не прихожу. -Я ночую у Аудроне. Приду завтра после учебы. Я не жду ответа и не спрашиваю разрешения. Он знает, знаю я, что у него есть шанс – просто сказать мне “уходи”. Он должен только на это решится. Я боюсь и в тоже время надеюсь, что он когда-нибудь победит зов унижения.
Мы не разборчивы в планах на вечер. Аудроне что-то такое подмешивает в свой взгляд, что нас повсюду окружают обожанием и зовут, тянут в разные стороны дальше. Мы идем туда, где веселее. В клубах ночь перепутана со днем. Берлин не спит и когда закрывается один, сразу открывается десяток других. Надо знать адреса, потайные звонки и замаскированные двери. Вечеринки фетишистов, трансвеститов, лаунжы для кокаинистов и дискотеки на экстази. Мы не понимаем зачем наркотики? Молодость и восхищение чужих глаз возвышает и дарит эйфорию почище кокаина. Иногда выходим из ночи и щуримся, привыкая к свету. Люди уже давно разделались со своими утренними бутербродами и бегут с “coffee to go” навстречу новому дню. Мы вливаемся в массу большого города, теряемся в толпе ночными тенями. Останавливаемся на неспешный кофе за витриной маленькой закусочной. Нам некуда спешить. Нам не к кому спешить.
Теперь на Аудроне держится мой зыбкий мир. Раньше это была Алина и я почти благодарна ей за урок. Я больше не доверяю безоглядно. Алина была расчетлива и красива, но амфибия – хамелеон, который умеет приспосабливаться, не меняя температуры тела. Аудроне же не притворяется. Она существует для себя – глазами здесь, а душой где-то там. Она дарит свет, огонь и не отдает при этом ничего от себя. Она это умеет. Не уверена, что она бы заметила, пропади я вдруг из её жизни. Также, как и её “муууж”. Также, как и все вокруг. Окружающие существуют как фон, как свита создающая короля. Я быстро учусь не запоминать имен и не вникать. Зачем? Будет новый вечер и новые глаза, готовые делиться кусочками души взамен на обманчивые улыбки.
Мы у Аудры дома. Андреас на работе. Мы заняли его диван, его плацдарм стабильности. На столе в вазе два пропадающих апельсина. Их нужно съесть, чтобы спасти от окончательного разложения. Я беру один и начинаю осторожно чистить.
-Аудра, зачем тебе это все? -спрашиваю, не отрываясь от чистки кожуры и рискуя потерять доверие.
-А тебе зачем? – отвечает она вопросом на вопрос. У нее черные глаза ведьмы, в них не живут сомнения. Аудра делает операцию на своём апельсине, вырезает гнильцу, разрезает на части и высасывает сок. Белые острые зубы вонзаются в переспелую мягкоть. -Бросай его.
-А что потом? У меня ни языка, ни работы, ни квартиры. Предлагаешь уехать после всего? Я все-таки накапала апельсином на стол.
-Можешь жить у нас. Работу найдешь – снимешь свою квартиру. Аудра рисует солнце из капель на столе и стирает его одним резким движением. -Андреас не будет против, а я даже буду рада. Иногда мне кажется, что мы сестры.
Аудра разглядывает мое недоумение и продолжает -Не надо ничего осложнять. Все намного проще, чем ты думаешь. Не надо ничего бояться. Разве ты боишься жить? Её акцент, как у певицы Лаймы и говорит она так, как будто это известные слова из песни.
-Ко мне приезжает брат. Я не могу сейчас уйти. Да и зачем? Ты сама не знаешь сколько ты еще пробудешь с Андреасом.
Аудра, с её манерой проваливаться в себя и оставлять для внешного мира только глаза-часовые, потягивается черной кошкой, возвращается ко мне. -У нас бооольшая любофь, но ты права, я не хочу здесь надолго задерживаться. Этот город становится слишком тесным. Тебе так не кажется? Мне хочется в тепло. Давай уедем куда-нибудь на юг?
-А что мы там будем делать? Я представила как мы с Аудроной идем по узким улочкам незнакомого города. Жара сводит с ума и мы перебегаем от одной спасительной тени к другой.
-А что мы здесь делаем? Мы там будем жить и наслаждаться теплом. Здесь слишком долго длится зима. Я всю жизнь живу в зиме.Я должна жить там, где солнце, где огонь, где люди и природа не спят по полгода в своих берлогах. Как будто в подтверждении своих слов, Аудра поводит спиной и белая шаль с длинными кистями сползает с плеч, оголяя выпирающие ключицы и белую, мраморную кожу груди на фоне черного, еле запахнутого атласного халата. Она начинает танцевать – сначала медленно, а потом все быстрее. Это какой-то шаманский танец .Длинные черные волосы не продолжают её движения, а словно живут своей жизнью, взлетают, замирают и опадают густой черной волной. Я вдруг отчетливо понимаю, что она – цыганка! Она конокрадка, качующая по степям и рассказывающая мужчинам сказки у ночного костра. А может быть это мужчины сами отдают ей своих коней и свой хлеб? Она не живет долго в одном месте. Она уже собирает свой шатер и складывает в кибитку. Скоро она тронется в путь. Она одинокая цыганка, но я могу поехать с ней и стать её табором. Она приглашает меня разделить её туманный путь. Табор уходит в небо… Она совершенно чокнутая. А я?
Я вскакиваю на диван, прыгаю в такт её движениям, хватаю со стола опустевшую деревянную вазу и стучу по ней изо всех сил -Трататаа-Тратата-трататата